Твои глаза не врут! Он появился! Пост!
Станция ---> Горы

Всё это время Андрей шёл молча, постоянно озираясь и буквально пожирая глазами нетронутые пространства вокруг. Он шёл и беспрестанно чувствовал, как необычно сухой воздух облепляет его со всех сторон и отрывает от белого, невообразимо белого снега. Казалось, будто само нежное утреннее солнце с ним в сговоре и будто тот самый воздух, словно лифт, хочет доставить парня в пастельно-жёлтые объятия своего раскалённого, но поутру ласкового друга. Казалось, будто каждое дерево в округе, каждая ёлка или сосна хотят рассказать юноше какие-то невероятные тайны шелестом своих иголок или что где-то вдалеке находится магический кристалл такой силы, что вся земля тут благословлена и освещена, но не сияющим ласковым небесным светилом, а каким-то неведомым даже опытному по этой части Фею заклинанием…
Он шёл, и даже слова Рэя слышались ему сейчас так, будто сам студент не шагал рядом, а стоял где-то вдалеке, причём находясь в большом стеклянном шаре. Стоял так, что каждый его звук оглушался, становясь расплывчатым. Это ощущение, эти звуки, можно было сравнить с недоброкачественной озвучкой, точнее с её плохим сведением, когда фоновая и по идее слабая музыка заглушает речь персонажей. На самом же деле, юношу не особо и интересовали названия местностей или ещё какие-то географические данные. Парню казалось, что все эти слова и цифры – глупости, что куда важнее то, что он сейчас видит и чувствует. В принципе, это касалось и его отношения к жизни… Главное не название, а суть. Вот и сейчас он вполуха слушал слова Рэя, блаженно оглядывая всё вокруг. Он всегда любил пейзажи, природу, но в особенности – зиму и снега. Они казались ему какой-то неприступной и гордой твердыней, какими-то благородными и разумными, эти зимние виды. В принципе, отсюда и Северный Материк, и… заледеневшее пламя. Причём не только как посох.
Стоит отметить, что по дороге в его ботинки то и дело попадал снег, его штанины намокали, его нос забивался всё сильнее и руки его совсем застыли, чуть прежде изрядно поболев от холода. Однако сам он старался не замечать этого. Точнее – не обращать на это внимания, ссылаясь на то, что такие физические мелочи априори не должны волновать по-настоящему сильного человека, ведь только по-настоящему сильный человек сможет контролировать себя и терпеть. Так он считал. Но, несмотря на это, некомфорт не ощущать он не мог: щеки слегка кололо, ветер трепал их, холодный воздух, словно лезвие, проводил по лёгким, а сухой и оттого колючий снег забирался под штанины и внутрь ботинок, особенно по мере того, как парень все больше углублялся в снег, следуя за Максом. Ноги передвигать становилось всё сложнее – сугробы мешали, но юноша специально отвлекал себя от этого, мечтая и «духовно соединяясь с местностью».
- А? – школьник встрепенулся, резко выходя из мечтаний о сказочном Снежном Принце и его возлюбленном… Таком же принце, только чуть постарше, из Ледяного королевства... То, на какой из фантазий его прервали, немало смутило его, но ещё больше смутил внимательный и придирчивый взгляд сверху вниз. (Рэй всё-таки был выше ростом.) Непонимающе сведя брови, Андрей сначала окинул взглядом местность вокруг, затем прошёлся глазами по самому Максу и, наконец, осмотрел и себя, с недоумением осознавая, что, в принципе, ничего «такого» не видит. Тогда он решил искать причину этого внезапного молчания на лице своего зеленоглазого провожатого, чего, впрочем, вскоре и не требовалось – тот сам назвал причину.
- Перчатки? – парень вздрогнул и нервно сглотнул, залезая рукой в карман и в очередной раз убеждаясь, что их там нет, ведь были бы они раньше – он не стал бы мёрзнуть. Этот жест был нужен скорее для Рэя, мол, и действительно, забыл. На самом же деле, эту мелкую деталь Андрей вспомнил ещё в автобусе, когда старался привести психику в порядок. Перчаток не было – это было грустно и больно. Это ударяло по одному из уязвимых аспектов парня – по умению о себе позаботиться, однако… однако, как говорилось выше, он сам пытался убедить себя в том, что и без них можно прекрасно обойтись, поучив себя стойкости.
- Давай свои руки, - буркнул Рэй, и школьник сделал шаг назад, сцепляя руки за спиной, специально смешно надувая щёки и резко мотая головой, после пробормотав, кривя нос: «Нет.» Причины, как водится, были. Первая – нежелание быть обязанным, вторая – забота о концепторе, которому эти самые перчатки нужны не меньше. Была, конечно, и третья… И четвёртая даже, но о них автор тактично промолчит из уважения к самому Бескрылому…

В смятении Андрей немного наклонил голову вправо, возвращая щекам и носу нормальное состояние и придавая лицу оценивающий и скептический вид. С одной стороны – чтобы скрыть смущение, подбиравшееся с измазанной в алой краске кисточкой в руках, с другой – чтобы насолить вечно безэмоциональному Максу, а с третьей… чтобы не касаться маленьким дураком, что забыл перчатки, да ещё и собиравшегося забрать их у другого. Конечно, уже сейчас слов зеленоглазого мага, воина и студента по совместительству Андрею, в принципе, было почти достаточно – тот обмолвился, что сам не стал бы использовать перчатки в любом случае и что настроен мужчина серьёзно. Парень сам осознавал, что вот ещё капельку, и согласится. Ещё чуть-чуть, и посчитает, что имеет на это право. Ещё немного, и он уступит. Вот только того самого немного не хватало. Задумчиво и внимательно рассматривая концептора, так же придирчиво и досконально вникая в каждое его слово, он замер в ожидании, пока это самое что-то не объявится, пока он не поймёт, что Максу можно верить. Что примечательно, сейчас он не просто сцепил за спиной руки, он сцепил их очень крепко. Так, что костяшки пальцев побелели, что кожа сама собой стянулась и защемилась, доставляя вместе с обморожением на обветрившейся коже заметную боль. С одной стороны, это должно было отвлечь от излишка доверчивости и смущения, а с другой – так он пытался те самые руки отогреть, ведь после слов студента юношу-таки посетила мысль, что всё же иногда обмерзшие части тема врачам приходится ампутировать. Как ни странно, ему этого не хотелось.
Сейчас его разум безуспешно прокручивал в голове всю фразу Рэя, пытаясь отыскать там хоть какую-то зацепку, хоть какую-то деталь, с помощью которой можно было эти слова опровергнуть. Как часто говорил сам себе об этом Андрей – такое поведение его собственных мыслей называлось последним уровнем защиты, последней стеной, старавшейся отгородить его от всяких глупостей. К сожалению, эта стена была не всегда так надёжна, как хотелось бы. Кроме того, в этот же момент тот же самый мозг, в особенности его вербальный аппарат, так и хотел сказать что-нибудь. Что-нибудь бойкое и меткое. Прямо сейчас. Срочно. Как кровь из носа, нужно было что-то сказать, вот только… в голову ровным счётом ничего стоящего не приходило. Юноша мысленно насупился, ему такой расклад не нравился.
- А если руки обморозишь ты?.. Как ты будешь рисовать? – только и протянул он противным медлительным тоном, наклоняя голову уже в другую сторону и внимательно наблюдая за лицом друга.

- Пожалуйста? – на лице парня не осталось и намёка на былое безразличие, он удивился, вернул голове прямое положение и заинтересованно оглядел студента с макушки до ног, - Ты просишь меня об этом?.. – глаза его грустно и ровно переливались, словно маленькие лесные озёра, блестящие от мягкого солнечного света, еле проникающего через хвойные кроны; щеки покрылись едва заметным розоватым напылением, а губы робко улыбнулись. Сам он сделал шаг вперёд.
Его убедили. Сначала последовательное и логичное объяснение, сначала сухие факты, а потом просьба. Его убедили, но отчего-то сам Андрей не считал себя проигравшим. Скорее, наоборот, был немного рад. Рад тому, что его друг настолько о нём заботится, что готов ввязываться в споры. Однако не стоит выставлять Андрея наивным и глупым ребёнком. Юноша прекрасно понимал, что, если не дай Бог с ним что-то случится, Максу придётся очень и очень тяжко. Парень понимал это, оттого и не удивлялся его заботе в поезде или тут, но… Но зеленоглазый брюнет, концептор, вовсе не обязан был его… просить. Какое-то непонятное чувство гордости, но в то же время робости и смущения сейчас захватило школьника, и тот всё больше и больше запутывался в самом себе и в своём восприятии реальности. Сначала ненависть, потом презрение, потом безразличие, но спустя несколько минут – восхищение, восторг. Ещё немного, и – привязанность. Сильная и крепкая. Такая привязанность, какая бывает у старых друзей или братьев-близнецов. А после, ещё совсем немного, и… трепетная любовь.
Подумав об этом, Фей смутился ещё немного, однако сохранил своё спокойствие и мягкость голоса, - Спасибо… Прости, что тебе приходится возиться со мной, - сказал он тихо, грустными глазами оглядывая лицо напротив. Андрей медленно протянул к перчаткам руку, но на полпути притормозил и опустил глаза к полу, тихо сказав ещё раз «Прости, пожалуйста», после чего неуверенно взял пресловутые перчатки и аккуратно надел их. Ну, а теперь придумывай, чем ты ему за это отплатишь. – сказал мальчик сам себе и грустно усмехнулся.

В перчатках было неудобно: непривычная меховая подкладка щекотала, чёрная кожа неприятно скрипела при шевелении руки, сам предмет одежды приходилось поправлять, потому что ненастоящие «пальцы» постоянно сползали, так как были, мягко скажем, великоваты. Но в них было очень тепло. Вопреки обычаю, промёрзшие насквозь руки Андрея отошли тут же. Стало немного щипать и биться током от статического электричества, создаваемого подкладом. Было тепло, но… неуютно. Горячее желание снять перчатки и отдать их хозяину не отступало от юноши, сама эта мысль мёртвой хваткой вцепилась в его разум и никак не хотела отпускать, подстёгиваемая совестью. Однако рассудок юноша ещё не потерял, пускай и понимал, что все эти смешанные чувства, вся привязанность и странное желание быть к студенту как можно ближе явно не были признаками здравого ума или холодной чёткой логики. Рэй достаточно ясно дал ему понять, почему перчатки снимать не следует.
Как и предполагал Максим, школьник трижды чуть не упал, панически хватаясь в такие моменты за всё, что ни попадя. Снег, словно карточный домик, порой рассыпался под его ногами на мельчайшие песчинки, стремительным облаком срываясь куда-то вниз. Один раз это произошло так неожиданно, что у мальчишки чуть не остановилось сердце от испуга и недостатка кислорода, а однажды он упал лицом в снег, засмотревшись на открывающуюся в небе картину восхода. Тогда ему было очень неприятно: несколько хлопьев снега успели залезть ему нос, а ещё парочка неведомым образом протиснулась к глазам. Тогда он даже прослезился.
В конце концов, физической формы у Андрея не было никакой. Однако это его, отчего-то нисколько не смущало. Обычно, но не сейчас.
Каким бы высоким не был этот холм, у него, как и у прочих, была вершина. Небольшое пространство, казалось, целиком состояло из одного снега, волновым гребнем обрываясь к тёмной, но волшебно сверкающей от некоторых зимних пылинок, долине внизу. Находясь в полутени, изредка поблёскивая, она выглядела своего рода забытым снежным анклавом среди огромных залитых солнцем просторов. Как будто затерянный островок тьмы среди бесконечно чистых и добрых равнин, он нравился Андрею больше всего. Мальчик стоял, завороженный этим видом и отвлёкся лишь на звук от выдвигающегося объектива фотоаппарата, переводя взгляд на своего друга. Тот явно был увлечён – глаза его слабо загорелись, а губы растянулись в еле заметной улыбке. По крайней мере, так подумал Андрей, «эксперт по эмоциям», точнее, по их копированию и актёрской игре. Увлечённые делом люди всегда его воодушевляли, восхищая, так и сейчас он долго внимательно смотрел на Рэя с улыбкой, но, словив его быстрый взгляд, тут же отвернулся, нелепо почёсывая висок и понимая, что те самые перчатки будет лучше сначала очистить от снега, а только потом возвращать на место. Скорее всего, именно в этот момент его и поймал холодный объектив старой камеры в руках умелого фотографа. Благо, сам парень этого не заметил, снова замечтавшись.
Ему было хорошо. Душевно. Снова накатило то самое спокойствие, которое он, отчего-то испытывал лишь рядом с этим высоким и молчаливым студентом, снова какая-то ласковая тишина и снова красивая природа рядом. И даже душевные волнения сейчас отступили на второй план, освобождая место эстетическому удовлетворению и полёту души и фантазии неказистого подростка.

Похоже, я стал преемником Нертус... Хотя до её слога мне ещё далеко. Подобный стиль нахлынул на меня последнее время, ничего не могу с собой поделать... Хочется писать именно так, абстрактно и... красиво?

Эти глаза притягивали, заманивали, зачаровывали и вводили в транс. Их яркая зелёная окраска, их непривычный весёлый блеск и мельчайшие оттенки радужки, как часы гипнотизёра, не оставляли юноше иного выбора, как застыть на месте и с трепетом внимать их поражающей своей необычностью красоте. Они были какими-то странными, холодными, но при этом добрыми, тёмными, но яркими и, как оказалось, разноцветными… Они напоминали Фею еловые ветки, самые высокие, самые верхние во всём бору, пушистые, изумрудные, цветом сравнимые с молодой травой, только-только подросшей в начале апреля и еле укрепившейся на небывало мягкой и пустой земле; или с кусочком малахита, точнее с его необработанной прожилкой в камешке, с таким трудом добытым из тёмных руд. Как будто слабое от зимы, но по-прежнему настойчивое полуденное солнце подсвечивало ту хвою откуда-то издалека, отчего между маленькими иголочками появлялись крохотные просветы пшеничного или песочного света…

***
Сначала была тишина. Разряженная от горного чистого воздуха, такая же невесомая и лёгкая, как и он сам, но при этом всеобъемлющая, заполняющаяся всё вокруг. Тишина, сравнимая с мягкими прикосновениями пёрышка к коже или с погружением в целый бассейн, наполненный пухом.  Эта тишина словно окутывала юношу невесомым прохладным одеялом, приятно махровым, как полотенце, и родным. Он стоял так, укутавшись в него и наслаждаясь небывало приятной прохладой, пока после небольшой паузы это одеяло аккуратно не приподняли, медленно и ласково. Это были слова Рэя. Тихие, ненавязчивые и искренние. Его бормотание казалось каким-то нежным прикосновением, что сняло с тела парня защитный покров из безмолвия и легко коснулось своими негромкими звуками его уха. Находясь в полусонном от умиротворения состоянии, будучи слишком расслабленным в этой гармонии единства с природой и душой студента, школьник сейчас только медленно прокручивал нарушившую тишину фразу своей в голове, наслаждаясь ей, словно бы поглаживал по переплёту новую книгу, не решаясь её прочесть. Внезапное и стремительное приближение мужчины заставило эту книгу открыться на совершенно неожиданной главе, выводя и самого мальчика из задумчивого и расслабленного транса.
Потом было завывание ветра, подобное резкому звуку промчавшейся мимо машины или стрекотанию крыльев комара, прошмыгнувшего прямо около уха. Оно резало, рубило, пилило своей остротой, колоссально разнясь с всеобъемлющей гармонией мгновением раньше. Оно пугало, оно заставляло дыхание замереть и оно же холодным клинком разрезало лёгкие от ледяного воздушного потока. Но всё же теперь оно было не таким яростным, каким бывает с гостями бескрайних серверных пустынь или каким поднимает волны, образуя цунами: несколько приглушённым. Несмотря на это, то самое завывание, тот самый свист, по-прежнему оставался таким же неожиданным. Их столкновение, их встреча с Андреем была настолько стремительной, что сам парень даже не успел сообразить, что же на самом деле произошло, когда вихрь морозного воздуха ударил по его лицу, словно разгневанная девушка отвесила ухажёру пощечину, сделал это неизбежно, как неизбежно наступление утра или ночи. Но если время меняется само по себе, и если оно априори неминуемо, то юноша смог бы избежать этого резкого спуска, если бы знал о намерениях друга заранее. Однако в этот раз он не успел. Подросток оставался в неведении насчёт происходящего, воспринимая всё лишь сумбурной сменой положений и декораций, в ступоре залечивая царапины, нанесённые резким ветряным лезвием, с горечью понимая, что то самое одеяло теперь уже не вернуть.
Следом был стук, быстрый, гулкий, отдалённый, но ощущаемый, как будто энергия его ударов достигала груди самого Андрея. Этот стук напоминал тиканье секундной стрелки, заведённой, однако, вдвое быстрее. Импульс каждого удара доносился до парня снизу, проникал через курточку, пробирался через спину куда-то вглубь и останавливался в сердце, отчего-то распространяясь в нём и согревая, понемногу заставляя ледяную оболочку, корку, от испуга и удивления образованную внезапной встречей с ветром, таять, медленно исчезать, бесцветными каплями возвращая мальчишке рассудок.
Тогда же был и смех, громкий, заливистый, настоящий, он тоже согревал. И укутывал он точно так же. Этот смех был тёплым, не жарким и противным, а тёплым и приятным, родным. Каждый импульс от того стука, казалось, умилял его, казалось, что смех также пробирался внутрь тела, также растворялся там на какую-то энергию, однозначно нужную и уютную. Этот смех заставлял улыбаться своими перезвонами, ими же и ускорял плавление шоковой скорлупы в душе мальчишки.

**
Песок в невидимых часах на этот раз сыпался медленно, аккуратно, как будто специально стараясь остановиться, как будто слыша тонкий голос невинной души, её негромкую просьбу быть терпеливее, как будто понимая то, о чём так неразборчиво шептало еле тёплое сердце, загнанное в логическую клетку. Они лежали тихо, неподвижно, не так уж и долго: их тела не успели замёрзнуть, их здоровье не атаковало полчище заболеваний, у них не затекли конечности, они не уснули. Андрею лежать так было неудобно и в этическом, и в физическом плане, пускай к нему и вернулась утерянная минутой ранее, такая драгоценная и долгожданная, гармония. Снова стало спокойно, тихо. Тепло. От ледяной корки усилиями умиротворения и близости не осталось и следа. Юноша легко вдохнул, решаясь  встать и слабо раскачиваясь. Он перевернулся на бок, а затем упёрся ладонью в снег около руки Максима, попытался привстать, переворачиваясь спиной вверх. Слабые мышцы упрямо заныли, согнутая в локоть конечность затряслась, и школьник опёрся точно так же и с другой стороны, Ноги его в этот момент согнулись, коленями ложась на снег, удерживая мальчика от падения и удара…
Тёплый пар, выходящий из тонких губ, заставлял щуриться, приятно согревая замёрзшие щёки, заставляя те краснеть ещё больше, заставляя наклониться чуть ближе, словно подманивая своим ненавязчивым полезным свойством…

Добро. http://www.gazeta.lv/images/Hachiko_23.jpg

Это был транс. Подобно состоянию лунатика, бредущего по воле ночного светила, или поведению змеи, услышавшей волшебные звуки флейты, мальчик не мог себя контролировать. Он застыл, уставившись на Рэя, и просто не мог двинуться, не мог сделать хоть что-то другое, кроме как едва уловимо продолжить наклоняться всё ниже, вглядываясь в изумрудные глаза всё глубже и всё сильней ощущая тёплое дыхание мужчины на своих порозовевших щеках. К юноше вернулось самообладание только от прикосновения к его коже холодных пальцев со снежинками, от которого тот закрыл глаза, наслаждаясь тем, как приятно, когда разгорячённую часть тела что-то нежно остужает. Потом это самое что-то аккуратно задело волосы, создавая лёгкий воздушный поток. Дыхание становилось всё ближе. Как только до парня дошло, что же происходит на самом деле, он только смутился чуть сильнее и стал покорно ожидать, однако… Однако вскоре широко распахнул глаза, почувствовав, как резко меняется положение его тела. Оказалось, он сел. Точнее – его усадили, бережно усадили себе на колени. Хотя как бережно… Даже через мягкий наполнитель куртки Андрей ощущал, как крепко и цепко его держат сильные мужские руки. Ещё чуть-чуть, и было бы больно. Такие перемены в настроении и поведении мужчины были слишком значительны, чтобы мальчик их не заметил. Выпученные ошалелые глаза, бегающие по радужке блики, гневно сдвинутые брови и выражение застывшего на лице ужаса. Фея передёрнуло. Он не понимал, чем вызвана такая реакция. Он не понимал, что происходит, он не знал, что делать и как себя вести. Не по себе. Ему было явно не по себе.
Сказать… Нужно что-то сказать… нужно спросить, что с ним… Чем может быть это вызвано? Моё дурное поведение? Тогда почему он не говорит? Ведь если бы так, это можно было обсудить, я бы оправдался… Надо же было принять желаемое за действительное… Впрочем… Что не так? По его глазам видно, что он чем-то встревожен, как будто-то бы что-то внезапно понял и/или чего-то испугался… - юноша повернул голову и осмотрел всё вокруг. – Ничего нет...
- Максим… - договорить он не успел: его ухо и подбородок уткнулись в тёмные густые волосы, в лицо ударил тонкий необычный и отчего-то приятный запах, мурашками по телу пробежала волна чужого тепла, после начиная распространяться равномерно и спокойно. Стоит отметить, что то тепло было не жаром, а именно теплом, и Андрей прекрасно это чувствовал. Говорить и тормошить студента было бесполезно – такое шоковое состояние уже случалось с самим школьником достаточное количество раз (например, в кафе), чтобы он знал, что требуется в такие моменты для успокоения. По крайней мере, ему. Просто посидеть рядом и не мешать – от юноши требовалось только это, но почему-то хотелось сделать и ещё кое-что. Поддавшись этому самому нелогичному, а точнее – логически необоснованному, но имеющему место быть, смутному желанию, Андрей обнял Максима одной рукой. Второй же он прикоснулся к его чёрным волосам, не решаясь, неловко и аккуратно, словно бы боялся их сломать, провёл пальцами небольшую линию от темечка до макушки. Потом он стал немного смелее – провёл всей кистью точно так же, а после и вовсе стал нежно и мягко поглаживать мужчину по голове, смущаясь сам себе и грустно качая головой.
***
- У меня есть универсальное обезболивающее, вот только… голова у тебя не болит. – спокойно и достаточно мягко шепнул Андрей, продолжая поглаживать своего друга, - Хотя… есть, конечно, шанс, что этот от перепадов давления, температур и воздушных масс, однако ты сам говорил, что привык. – он замолк. Выражение лица мальчишки сейчас достойно было отельного упоминания: если губы его мягко улыбались, то вот глаза были грустны и опущены, как-то вяло, словно в тумане, светясь. Наверное, оттого, что он, кажется, понял, наконец, что его вчерашнее предположение было верным. – Что случилось?

А я просто слил ход! Ай да я! С: К тому же... Этот пост какой-то убогий... :с

«Молчание – золото» - говорят китайцы. А такое ли оно золото, когда от твоих слов зависит твоя дальнейшая судьба, когда от тебя требуется быстрый и однозначный ответ, когда задержку могут посчитать отказом и когда на тебя так смотрят? Выжидающе, опасаясь, внимательно, словно бы пытаясь просканировать сердце или прослушать мысли. Нетерпеливо, волнительно и как-то особенно тревожно, не пессимистично и обречённо, как это обычно бывает, а с надеждой, доверительно… Никогда раньше Фей не замечал на лице Рэя столько эмоций, никогда не мог так легко его понять и почувствовать. Никогда раньше одного взгляда в эти обычно холодные, безразличные глаза недоставало юноше для полноценного осознания ситуации…
Слова Рэя лишь доказали предположения Фея. Сначала школьник просто очень бдительно слушал, пытаясь выяснить причину тревог студента, слушал с пристальным, но нежным, не колким и не придирчивым вниманием в глазах и мимике. Слушал и только кивал в подтверждение слов студента. Слушал и беспокоился. Само это чувство – беспокойство за кого-то он тоже не испытывал раньше на ТАКОМ уровне. Лёгкая забота о матери и бережное отношение с питомцем не в счёт. По сравнению с настоящими переживаниями, они были ничем. Мальчишка буквально горел терзаниями мужчины, словно бы мучился не Максим, а сам Андрей. Словно бы кто-то скопировал тревогу Рэя и быстро заточил в груди синеглазого парня, стоило ему только увидеть глаза брюнета. Он слушал, и с каждой фразой сам начинал переживать всё сильнее.
Однако слова зеленоглазого несли совершенно другое значение, другой смысл, нежели он мог догадываться. Эти переживания были как-то связаны с самим Феем – именно эту деталь мальчик выпустил из виду сначала, за что и поплатился теперь. Юноша был пессимистом, скептиком. Такое хорошее, такое доброе начало, такие тёплые слова, они вызывали у мальчика панику, страх. Он думал, что сейчас обязательно должно последовать какое-то «но», резкое, противное. Он думал, вот-вот это самое «но» будет означать конец. Конец всему, что он пережил за эти три дня. Конец всему, о чём он мечтал и что видел во сне.
- А сейчас... всё слишком по-другому.  – Андрея затрясло. От страха. Вдруг он перестал чувствовать собственное тело, боль, всё вокруг как будто расплылось. Единственное, что находилось в его власти – эмоции. Он продолжал так же обеспокоенно смотреть, хотя готов был в любую секунду принять удар словами и разрыдаться. Сжимая руки в кулаки, специально укалывая себя ногтями, он всё больше в этом убеждался. От ужаса внутри всё замирало, как-то странно скукоживалось, как будто бы он наелся снега или какой-то сыворотки для свёртывания молока. Дышать становилось всё труднее, тело временами отказывалось вдыхать или выдыхать…
- В какой-то степени - неправильно. – в грудь словно ударили ножом, сердце отчего-то отозвалось невыносимой болью, воздуха стало нехватать. Мальчик не смог терпеть и на секунду зажмурился, с огромным усилием сглотнул, закусил губу и стал обречённо смотреть на Рэя, ожидая последнего удара, изо всех сил удерживая себя в руках.
- … всё из-за тебя, Андрей... Фей... – сердце бешено застучало, к горлу подкатил гом, голова загудела, - Думаю, нет, чувствую, что я не просто привязался к тебе, как к другу... – в груди снова защемило, закололо бок, - я... похоже я влюбился. – всё снова остановилось. Как будто кто-то нажал на паузу. Всё замерло. И боль, невероятная, настоящая, утихла, и блокировка с тела улетучилась, и пелена отчаяния отступила от глаз, и все предполагаемые в голове «но» растворились в воздухе. Пустота. Тишина. И лишь только сердце продолжало неистово стучать, громким эхом раздаваясь где-то внутри. Оно билось так быстро, что было ощущение, будто ещё немного, и оно взорвётся от напряжённого графика работы…
Целая минута в этой давящей пустоте, целая минута паузы, и Фей, наконец, осознал, что он услышал. Он выпучил глаза, плотно сжал губы и стал трястить вдвое больше, от нехватки воздуха синея и разжимая руки, трясущиеся, слабые. Он протянул одну из них в сторону Рэя, ладонью вверх, затем, сделав огромное усилие, отпустил обратно… Сам он стал какого-то странного цвета: бледно-синего от недостатка кислорода и розоватого от наполнения капилляров, от смущения. Вы когда-нибудь видели сиреневых людей?
Говорить он не мог: как и на станции, его просто покинули слова. Смущение, стыд оккупировали все речевые центры, а шок и вовсе очистил голову напрочь. Именно шок. Удивление. Крайней степени удивление. Нет, себе он верил всегда, но…
- П-Пра… в… да? – хрипло, сипло, он выдавливал из себя каждый слог, хватаясь рукой за грудь, жмурясь, не в силах заставить себя прийти в нормальное состояние, не в силах заставить себя хотя бы начать дышать. Не задохнулся он ещё только потому, что изредка истерично глубоко вдыхал и проглатывал этот заставляющий всё внутри сжиматься от холода, воздух, надувая живот. 
Он не верил. Он не мог поверить. Это слишком разнилось с ожидаемым. Как будто бы подсознание играет с ним, выдавая желаемое за действительное, обманывая слух, как будто он сам издевается над собой. Он не верил, точнее – не мог, но очень… очень хотел думать, что это правда. Логика, факты, правила, холодный анализ, собственная забитость – все они в один голос кричали, что такого быть не может, что ни о какой любви речи быть и не могло, а сердце, сердце тихо посмеивалось над ними, медленно переходя в истерический хохот. Юноша терялся, юноша не знал, кого слушать, не знал, что делать. Слова Рэя, самые первые, они характеризовали его состояние сейчас как нельзя лучше. Автор же может подобрать ещё только одно сравнение от себя: мальчик словно бы блуждал по какой-то тёмной, незнакомой комнате, ведомый сердцем, постоянно натыкаясь на острые предметы, расставленные логикой, постоянно пугаясь мерещащихся монстров, вздрагивая от каждого шороха. До выключателя лампы оставалось, кажется, несколько шагов, но с каждым движением в этом мраке ему становилось всё страшнее. А ведь на самом деле, в этой комнате находилось то, что он искал все свои 16 лет...

- Я не умею врать. – юноша вслепую дошагал до стены с выключателем, стал ощупывать рукой обои, стал елозить кистью по этому чёрному шершавому покрытию… - Ммм... не обязательно отвечать. – ладонь мальчишки остановилась, сам он скривился и твёрдо сказал себе – «Нет», - Я пойму, правда. – грустный смешок, и парень продолжил поиски. Пальцы то и дело натыкались на какие-то торчащие невесть откуда и невидимые во мраке иголки, из кожи сочилась кровь, холодом опаляя школьника самого, но тот продолжал искать. Продолжал бороться, и вот… рука его достигла чего-то гладкого и твёрдого, подросток аккуратно прогладил это самое что-то, потом попытался на него надавить, и… одна за другой тысяча лампочек на потолке стали постепенно загораться.
На самом же деле всё это время Андрей сидел с головой, опущенной вниз, с пылающими щеками, не дыша и не шевелясь. Глаза его были настолько широко раскрыты, что взгляд даже стал затуманиваться по бокам, а впрочем, впрочем, он и не собирался ни на что смотреть. Рот был спокойно прикрыт, а руки обнимали его самого за плечи, чтобы немного поубавить дрожь. Сердце бешено стучало. Это длилось не очень долго – ещё пару секунд после слов Рэя, и дыхание мальчишки возобновилось. Пускай медленными, маленькими, ничтожно маленькими и будто бы нерешительными, порциями юноша стал впускать и выпускать из себя воздух через рот. Вдох, выдох… Лёгкие осторожно заполняет приятное прохладное вещество. Тело тоже оттаяло, трясучка стала сходить на нет, плечи опустились, руки перестали сжимать друг друга так крепко. Отголоски боли растворялись в какой-то приятной тишине внутри. Разум и чувства больше не спорили. Факт извне засчитал сердцу победу. Андрей закрыл глаза.
Со стороны могло показаться, что он грустит, что, опуская голову, он скрывает свои слёзы или ворчит себе под нос, но на самом деле это было не так. Напротив, с каждым мгновением он успокаивался всё сильнее, будто гладь воды, на которую упала капля, и круги от которой с течением времени исчезают, делая это так постепенно, что ты и не замечаешь, когда они успели расползтись. Можно сказать, что слова Рэя и были чем-то капающим, причём под конец интервал между каплями всё сокращался, а последняя его фраза оказалась конечной из них.
Ещё пару секунд он только наслаждался спокойствием, отсутствием боли или ещё чего-то непонятного из рода того, что выкидывал его организм последние минут 10. Сидел и думал над тем, что он скажет, а сказать что-то он был обязан… Мысли его были отчего-то спокойны. Сейчас всё постепенно возвращалось к норме, даже сердце билось чуть умиротворённее, распространяя по телу, медленно и приятно, необходимое тепло. Затем Андрей неспешно открыл веки и приподнял голову, обращаясь к Рэю. В его глазах сейчас читались только сомнение, какая-то тайная тревога и очень много надежды. Прикусив губу, он положил руку себе на шею, снова опустил голову и тихо, еле слышно, заговорил.
- Не нужно… - его голос звучал тихо, хотя мальчик и старался молвить достаточно спокойно, голос казался скорее шёпотом, хотя мальчик и пытался признаться так, чтобы его точно услышали… Выручала только тишина вокруг. – На самом деле… На самом деле… Ты мне… нравишься тоже… - он быстро окинул Макса таким же тревожным взглядов, снова потупился, снова покусал себя за губу и покраснел сильнее, - Неверно… Неправильно, ведь… «Люблю» подходит больше… Или "обожаю"?.. "Восхищаюсь"? Я… Я раньше.. никогда не ощущал такого… Так тепло и в то же время дурно… Так спокойно, но радостно… Так приятно и так необычно… - юноша поднял голову снова, немного жмурясь от нерешительности. – Логика и все мысли… Они кричат, они вопят о том, что это нелепо, неправильно, что так нельзя, но почему? Почему сердце колотится так быстро, почему я чувствую себя лучше, когда ты рядом?.. Почему внутри теплее и почему я что-то чувствую… Как будто так и должно быть… Так странно… - и снова он отвёл взгляд, - Не знаю, как объяснить, - он замолк.
Есть один парадокс. По идее, Фей должен был прыгать от радости, ну, или хотя бы просто улыбнуться оттого, что его чувства оказались взаимны. Он должен был быть счастлив, но по-прежнему какой-то странный барьер, какое-то остаточное недоверие удерживали его от этого. Он боялся, что сейчас что-то будет не так, что радоваться ещё рано… Да и просто не мог улыбаться, ведь не знал, как к его терзаниям отнесётся Рэй, но больше всего его эмоции блокировал экран из разницы в положении в обществе и возраста, который он, впрочем, сам себе и придумал.

~Деградирую.

Он чувствовал на себе пристальные взгляды, он слышал тёплые слова от Рэя, он улавливал в них самые разные нотки: от смущения и до эйфории, он как будто бы видел глаза мужчины в этот момент, он каким-то макаром ощущал и лёгкую улыбку своего друга… или… уже не друга? Каждый капилляр на его коже, каждая, даже самая тонкая, венка, каждый миллиметр площади на его теле сейчас покраснел. Этому, должно быть, способствовало стучавшее без устали сердце и, конечно же, то, что побуждало сердце делать именно так – смущение, выталкиваемое разумом наружу. Ему было как-то немного неловко оттого, что, вот, он сказал такие непонятные слова, что, вот, он чувствует себя невесть как, неловко, но не стыдно. Ему было приятно, спокойно и тепло. Эта взаимность, на которую он даже и не собирался рассчитывать, эти искренние и ласковые слова, которые он не слышал даже в мечтах, эта трепетная забота, которой он не получал ни разу, это духовное единение, которое он даже не осмеливался видеть во сне, это чувство гармонии, что он испытывал раньше лишь только в одиночестве…
… до чего же ты милый. – Андрей вздрогнул, отвернул голову, по-прежнему её не поднимая, как-то странно растроганно улыбнулся и закрыл глаза, ибо больше не мог вынести смущения. Это помогло ему уловить колебания воздуха поблизости, помогло ощущать взгляды Макса лучше, позволяя насладиться и его прикосновением к чёлке, подобным слабому ветерку, и тем, как мягко и нежно его холодные (а мальчик любил холод) пальцы коснулись его пунцовых щёк… Стоило Рэю потянуть его голову на себя, как юноша тут же открыл глаза и сначала испуганно, а затем – сконфуженно стал буквально пожирать глазами красивое молодое лицо, снова засматриваясь в глубину этих зелёных глаз. При этом подросток улыбался. Несмело, но достаточно широко, не с обычным энтузиазмом от смеха, а нежно, не глупо и до ушей, а мягко, не наигранно скромно, а как-то мечтательно. Глаза его снова заблестели, неярко, не лучезарно, а маленькими искрами, подобными лёгкому серебру на снеге. Ещё он немного прищуривался, рассматривая любимое лицо, отчего опустил брови.
Неожиданно лицо студента стала понемногу приближаться, и вот… И вот уши юноши покраснели тоже, но скорее для приличия, ведь сан от мог только закрыть глаза снова, дабы это ощущение стало ярче… А оно и стало. Теплота дыхания и губ перемешивались с прохладой кожи, при этом всё-таки отдающей чем-то родным и горячим. Чёрные мягкие волосы приятно щекотали, а рука на щеке успела согреться, и теперь активно обменивалась с самим подростком жаром. Затем он почувствовал и другое прикосновение – гладкое, но с чувствующейся скрытой шершавостью, опять прохладное, но в тоже время быстро согревающееся… Однако вскоре и оно исчезло, появилось нечто другое, снова заставив мальчика удивлённо осмотреться, – надёжная опора со всех сторон, крепкие держатели и… и много тепла. На этот раз очень много. Фей вытащил руки, аккуратно уложил их ладонями на грудь мужчины и прижался к ней же головой и лбом, утыкаясь носом и втягивая в себя такой приятный и нужный запах. Он чувствовал, как билось сердце Максима через свою руку, словно бы она была каким-то проводом, передающим электрические сигналы. Быстро, ритмично, чётко, эти удары проникали юноше в грудь и смешивались с его собственными так, что их было не различить. Оба сердца бились абсолютно одинаково, отчего их старания умножались на два и энергетическими волнами распространялись на обоих парней.…

Прохлада сменилась теплом, тепло переросло в лёгкий приятный зной, зной перешёл в жару, а жара превратилась в пекло. Всё тело мальчика вспотело. Волосы у корней стали мокрыми, футболка под кофтой неприятно прилипла к телу, в горле немного пересохло, накатила небольшая слабость. Мальчик немного зажмурился, а потом неохотно разлепил глаза. Шершавая тёмно-серая ткань куртки, чем-то напоминающая мокрый, но тёплый асфальт после короткого летнего ливня от застоявшейся жары; чужие перчатки на собственных пальцах, такие неприятно-большие и при этом тёплые, облепляющие пальцы из-за пота; некоторая размытость, словно бы глаза, как объектив камеры, запотели, бордовый шарф на шее студента, не нравящийся юноше своим оттенком, и коричневатый мех, кажущийся одной из тех игровых лисиц, пропущенной через свето и цветофильтр и без пяти минут живой. Странное гудение в голове, излишний зной на щеках и банальный недостаток прохлады. Пора было заканчивать.
Не только у тебя, между прочим… - мысленно вздохнул тогда Фей, немного жмурясь, пытаясь прогнать эту странную пелену перед глазами, подобную запотеванию на стекле, слегка улыбаясь интонации Рэя. Странно, но он даже сам признавал, что теперь стал различать их лучше. Интонации. Сейчас он слышал смущение. Слабо, тонко. Даже, наверное, не слышал, а чувствовал, в конце концов, удары сердца мужчины по-прежнему раздавались в нём самом.
Долгожданная прохлада ударила в парня огромным ледяным щитом, как будто была недовольна такой долгйо разлукой и новой встрече. Этот удар заставил его вздрогнуть и даже немного напрячься. Однако, даже так, юноше стало куда легче. Он начал глубоко вдыхать этот холодный воздух, он поднял голову к небу, он с трудом встал на затёкшие и оттого непослушные, колючие ноги, зажмурился, блаженно выдыхая пар через нос, немного поджал губы, справляясь с болью.
- Да, идём, - просипел он, как только конечности понемногу стали отходить, когда он сам стал оттряхиваться и прыгать на месте, чтобы вытолкнуть из себя этот застоявшийся жар. - Ты и правда отъявленный фанат здешних мест. – он обернулся и с лучезарной улыбкой наклонил голову вбок. Ему было хорошо. Наконец-то пришло осознание ситуации, наконец-то он понимает, что волноваться не о чём, наконец-то ему легко, наконец-то не жарко. И даже смущение Максима сейчас его радовало тоже. Заметив, как тот отвёл взгляд, мельком приметив и его слабый румянец, мальчик лишь только растроганно растянул губы и подошёл к концептору ближе. Приподнялся на носочках, попытался заглянуть в лицо, умилённо хмыкнул, сам ненадолго отвёл взгляд, собираясь с мыслями, а после хмыкнул ещё раз, и сам немого зарумянившись, а затем… несмело и неуверенно схватил Рэя за руку, отводя глаза к снегу и сдавленно улыбаясь.
- Обычно я так не делаю, но… - пусть он и говорил спокойно, ровным голосом, там можно было услышать и радостные нотки, слабые, но ощущаемые – Я доверяю тебе, Рэй.

Пускай школьник и был рад этим тёплым словам, пускай он смутился от них, пускай жаром покрыло его уши, пускай в груди странно защекотало, он вовсе не для этого взял предмет своих ночных мечтаний за руку…
- Я о том, что нет повода бояться сделать что-то не так… - тихо буркнул Андрей, надувшись и опустив голову. Те его слова были лишь попыткой успокоить Максима, попыткой избавить его от такого ненужного сейчас напряжения. Так или иначе, но юноша видел и улавливал в интонации, в мельчайших жестах и мимике скованность студента и лишь хотел помочь ему… Он уже успел пожалеть, что ввязался в это, что сделал то, о чём его не просили, что повлекло за собой небольшое недопонимание, но… Но вскоре он передумал. Сильная рука как-то странно сжимала его ладонь: не крепко, но и не слабо. Не больно и не неприятно. Свободно и при этом властно. Впрочем, этот парадокс как раз-таки и радовал мальчика. Раньше Андрей не любил любые прикосновения. Все они казались ему ненужными и пустыми, если, конечно, не требовались в каких-то определённых ситуациях или если они не могли, так или иначе, принести ему пользу. Его самого удивляло и выводило из душевного равновесия то обстоятельство, что в присутствии Рэя его взгляды на это... менялись. Напротив, хотелось как можно дольше чувствовать тело мужчины рядом, хотелось касаться его пальцами, нравились объятия и виделись в далёких мечтах даже поцелуи… Такая непонятность радовала его тем, что теперь разум не спорил с сердцем, а спокойно соглашался. Сам факт, что оба парня признались во взаимных чувствах друг к другу, и сводил пререкания на нет. Теперь и прикосновения, и какое-то навязчивое желание быть рядом становились нормой и данностями, становились само собой разумеющимися. Всё так, как и должно быть – вот, что заставляло его улыбаться.
При всём этом подросток молчал, тихо посматривая на Рэя, в надежде уловить хоть каплю эмоций, немо разочаровывался в этом и устремлял взгляд к пейзажу вокруг, постоянно возвращая себя на землю из мечтаний и попыток воображения захватить разум мальчишки полностью. Так или иначе, а в реальном мире сейчас было куда лучше и интереснее.

- С эгоистами куда интереснее. Всегда знаешь, чего от них можно ждать. Они не обманывают себя и других. Они не делают лишнего и глупого. – с лёгкой иронией в голосе парировал юноша и слегка усмехнулся своим же словам и мыслям, медленно поворачивая голову к парню рядом и отчего-то почёсывая пальцем свою щёку, но тут же расплылся в ухмылке ещё больше, заражаясь игривостью возлюбленного, сверкая сощуренными глазами и перехватывая инициативу. – А вот я себя ограничивать не буду… Терпи.
Должно быть, это было смешно. Очень. Маленький, миловидный мальчик с лёгким румянцем на щеках, который ещё пару минут назад краснел, задыхался, готов был заплакать в любой момент. Сейчас он ухмылялся, язвил и иронизировал. Смешно, но правда. Сейчас Андрею было хорошо. Очень. Слишком. Хорошо настолько, что он спокойно мог менять образы, дурачиться, что перестал бояться быть непонятым. На душе было легко и весело, спокойно и как-то даже защищённо.
***
Каменные ступени почему-то напомнили Андрею восточные сладости в их традиционной посыпке из муки. Вот только сейчас они были серые, похожие скорее на какой-то сор из осколков горы. Впрочем, наука это так и объясняет. Поблёскивая от яркого полуденного солнца и красиво переливаясь на снегу, они, вместе с тем, ещё и пугали. В некоторых местах их форма была настолько обтекаемой, что мальчик вообще с трудом представлял, как по ним можно будет карабкаться, если учесть, что не исключена вероятность того, что те самые камни покрыты тонкой плёнкой из наледи. Фей отшатнулся, то есть, сделал небольшой шаг назад и замер. Показывать своё смятение Рэю ему совершенно не хотелось, так что успешно была напущена иллюзия, что никто и ничего не боится.
И снова прикосновения. На талии, на пояснице, к тазу и бёдрам. Лишь бы не упасть, лишь бы не соскользнуть и не грохнуться вниз – это объяснялось так, но… но каждое из этих, казалось бы, вынужденных касаний, заставляло школьника немного краснеть и стараться покончить с таким подъёмом как можно быстрее. Нет, нельзя сказать, что ему это не нравилось и было противно. Но и что он был этому рад, сказать нельзя было тоже. Одно дело дотрагиваться до лица или руки, одно дело касаться волос или целовать, а «лапать» - совсем другое. Однако эти эмоции он скрыть смог, отделавшись лишь лёгким румянцем, которое можно было списать за стыд о собственной беспомощности, без которого, впрочем, не обошлось. Тот факт, что сам он ничего не может и что ему нужно обязательно помогать, несомненно, фонил где-то в подсознании, снова и снова озаряя разум внезапными вспышками грусти. Вот только подросток был настолько счастлив находиться рядом со своим молодым человеком, что легко с этим справлялся.
Еле вскарабкавшись на более-менее ровное место, юноша без задней мысли протянул Максиму руку, помог тому поравняться с собой, затем мягко улыбнулся, выдыхая и утирая несуществующий пот на лбу, и громогласно заявил, кивая головой в сторону старого домика.
- Если нас поволокут за вторжение в частную собственность, я всё свалю на тебя! - это звучало наигранно бойко, чётко и нравоучительно. Он шутил так, потрясывая в воздухе указательным пальцем и улыбаясь глазами.

И снова его взяли за руку. Смело, властно и… нежно. Противиться он не стал – не было желания, да и… смысла не было тоже. Правил никто не нарушал, дистанцию никто не переходил, да и… что скрывать, сила этой большой и крепкой мужской руки, что держала его, ему нравилась. Непривычно, необъяснимо, но нравилась. Само это ощущение зависимости, подчинённости… Раньше Фей и не думал о таком. Не думал допускать и секунды на такое. Полный суверенитет, абсолютная независимость – вот, к чему он так яро стремился, но… но сейчас стал понимать, что всё это было неправильным. Чувство полной защищённости захватило его целиком, а тот и не думал этому противиться.
Отвечать на слова о лесниках он не стал. Конечно, сейчас, в этом эйфорическом состоянии ему это бы не составило труда, однако развивать эту тему только ради того, чтобы бесцельно болтать ни о чём, не хотелось. Да и просто, зачем было прерывать звёздный час такого холодного и вместе с тем тёплого менестреля? Ведь мальчик предполагал, что после таких слов непременно должно что-то быть… Что-то грандиозное и даже… «эпичное». Андрей ожидал каких-нибудь речей, какого-нибудь пафосного монолога или песни, но… Но получил нечто большее. Старый, даже древний, маленький домик, слегка покосившийся, с затёртостями, с обломившимися кусочками потемневших и отсыревших кирпичей, с пробоинами на крыше и грязными стёклами на окнах. Тёмное, посеревшее и такое загадочное здание посреди снежных дебрей и холодных гор.
- Такое чувство, что мы всё ещё играем, а это – высокоуровневая локация. – восторженно, но тихо выдохнул парень, с замиранием глубоко в душе раскрывая глаза пошире, вздохнув полной грудью, делая пару шагов в сторону здания и аккуратно дотрагиваясь до его кирпичной стены. Твёрдая, шершавая, бордово-серая, маняшая, она была дня мальчика чем-то невероятно притягательным и красивым. Фей обернулся на Рэя и с полными восхищения глазами стал искать на его лице понимания, нашёл, неловко улыбнулся, затем немного успокоился, вернул щекам розоватый оттенок и быстро кивнул в сторону двери, с непритворной робостью безмолвно упрашивая Максима её отворить. Сам он боялся: уж слишком ветхим казалось это здание и слишком сильно оно захватывало его дух.
Со скрипом тяжёлая затворка отъехала в сторону, поддаваясь властным и резким движениям студента. Такая агрессия даже заставила юношу поморщиться и незаметно для своего спутника сделать пару шагов назад, опасаясь, как бы и ему ничего такого не досталось. Однако после у него перехватило дыхание.... Как только преграда была устранена, его глазам предстала иллюстрация из какой-то сказки. Словно бы то была не сторожка лесника, а какая-то избушка Бабы Яги, не так давно, лет тысячу назад, сделавшей евроремонт. Тут была и печка, и непременно скрипучий деревянный пол, и волшебная паутина на окнах, и шкаф с тайными магическими фолиантами, и старый коврик на полу, связанный пожилой колдуньей, и ещё крепкий стол, где она обычно наблюдала за врагами в особое блюдце с голубой каёмкой по краям, и таинственный пылевой сумрак, и зловещая мгла. Точно завороженный этим, юноша медленно ходил по комнате туда-сюда, боязливо дотрагиваясь до каждой мелочи, проводя пальцами по узорам на обоях, представляя, что ощупывает следы от магических знаков и особо тщательно выглядывая наверху стены пучки с целебными травами. Он сейчас был слишком погружён в свой мир, в свои фантазии и мысли, чтобы чувствовать холод… или голод, от которого уже начинало понемногу воротить его желудок.
- Добрые молодцы не в твоём вкусе, случайно? – только после того, как он произнёс это шутливым шепотом, до него дошла вся двусмысленность этой фразы, и он поспешно добавил тем же тоном, - Я костлявый. Суп неудачный выйдет, дедушка Яг. Поэтому… не ешь меня, пожалуйста.

Кощей, значит? Дряхлый ссохшийся старый пердун? Моральный и не только урод и скупердяй?
- Нет. – сухо и жёстко бросил мальчик в ответ. В его глазах теперь читалась какая-то слабая обида, тонкая, хрупкая, но настоящая. Он был зол. Открыто, искренне, гордо. Это проявлялось в том, что его голова теперь была приподнята выше обычного, что губы его больше не улыбались и что румянец сам собой сполз с его лица. Поражающая холодность в словах, жестах, мимике. Моментальное улетучивание всякого воображения, мечтаний. Исчезло желание веселиться и дурачиться, пропало чувство юмора. – Бессмертный, пожалуй, ограничится своими скромными запасами, ведь он и без того достаточно потеснил хозяев своим присутствием. – он тихо хмыкнул, снимая с плеч рюкзак и отворачиваясь к нему же, - С моей стороны было бы весьма неэтично садиться на шею пожилому и слабому человеку. Кстати говоря, дедушка, а как ты себя чувствуешь? Радикулит не мучает? – эта явная издёвка звучала скорее заботливым и участливым вопросом, но при этом сухим и как будто бы вынужденным. Что-что, а играть мальчишка умел и мог.
С трудом выудив из забитого донельзя рюкзака пакетик с бутербродами и соком в теплонепроницаемой упаковке (сейчас большинство продуктов упаковывали таким образом, не разоряясь на холодильники), он оставил сумку с другого края дивана от сумки Рэя и подошёл вместе со своим пайком ближе к окну, по дороге разворачивая одно из кулинарных шедевров матери и демонстративно откусывая, при этом, конечно, не бросив на Максима ни одного взгляда.
Зубы неприятно свело от холода пищи. Хлеб показался сначала слишком твёрдым, а потом каким-то невкусным, а колбаса, помимо того, что холодным пластом упала на язык, вкуса пище не придала. Однако, разумеется, по нему этого было совершенно не прочесть. Он был похож сейчас на какого-то аристократа, медленно и вдумчиво потягивавшего вино из бокала, глядя на закат из окон собственного поместья; на вампира, наслаждавшегося обычным, но всегда приятным кровяным вкусом. Однако не всё было так плохо: ещё чуть-чуть, и его вкусовые рецепторы привыкли к холоду, еда начинала оттаивать, да и сам он стал понимать, что тогда, посреди сугробов, живот у него болел не только из-за большой любви… Сок тоже оказался холодным, несмотря на все усилия обёртки, но не ледяным. Вот это, наоборот, ему понравилось, и юноша спокойно продолжил играть какого-то дворянина, ненароком забредшего в лесную чащу и остановившегося здесь для трапезы перед тем, как вернуться в собственное именье.